16 февраля 2024 года в Пскове умер Дмитрий Марков. В коротких (потому что на тот момент ничего не было известно, кроме непоправимого), но совершенно ошеломляющих сообщениях СМИ его называли фотографом-документалистом, культовым фотографом, псковским фотографом, волонтером, журналистом, блогером.
Всё это правда. Марков и культовый, и документалист, и псковский. Лауреат престижных международных фотопремий, автор самых разных изданий – авторитетных, толстых, модных, электронных, столичных, провинциальных, уже не существующих или запрещённых и так далее.
По рождению «подмосквич» (из подмосковного Пушкина), по жизни – гражданин России, не мира.
Он, конечно, псковский, потому что значительная часть его жизни оказалась связана с Псковской областью: лет девятнадцать из сорока одного прожитого года.
Он, конечно, общий – от Байкала до Москвы, от Бельского Устья в Порховском районе до Октябрьского проспекта в Пскове.
И, прощаясь с Дмитрием Марковым, многие из нас чувствуют не только самое чёрное горе, но и самую глубокую благодарность: спасибо, брат, поучил. Хотя ты, конечно, не специально…
Для того, чтобы не называть Маркова Димой, требуется некоторое усилие. Мы не были друзьями, познакомились, что называется, «по работе». Но в рабочей почте остался его адрес, включающий это невзрослое имя и его первый псевдоним – Нахимов. Под ним он начинал работать в «Аргументах и Фактах».
Я, впрочем, не знаю, были ли другие, мы познакомились в 2007 году, когда Дима уже вышел из «аифовской» шинели и для всех был Марковым. Молодым, столичным (как тогда подчеркивали) фотографом, у которого в псковском кинотеатре «Победа» состоялась выставка «Вторая группа» – по итогам летнего образовательного лагеря для воспитанников Бельско-Устьенского дома-интерната для умственно отсталых детей (это Порховский район). Дима там волонтерил, и в свои 24 года для ребят был, конечно, не Дмитрием Александровичем.
Он для них, может быть, первым другом был из большой, незнакомой, пугающей жизни. Жизни вне интерната, прожить которую у большинства из них в то время шансов практически не было.
Впрочем, семнадцать лет назад общество предпочитало думать, что так лучше – для них же. Не приспособлен этот условно здоровый мир для детей особенных. А для особенных взрослых тем более.
Дима по поводу выставки интервью давать не хотел. Не из ложной скромности, а из предчувствия, что не будет понят. Журналисты, обуреваемые самыми благими намерениями, могли не помочь, а совсем наоборот. Диминым друзьям из Бельского Устья нужны были не слезливые репортажи о несчастных детках, не призывы «давайте скинемся всем миром», которые могли вылиться в разовую поездку с подарками. Им опора была нужна, им нужны были люди, способные быть рядом. Способные делиться и учить: как сварить яйцо, заправить постель, помыть пол, пользоваться телефоном, танцевать. Об этом мы тогда и говорили. И результат в виде небольшой заметки в «Псковской губернии» под заглавием «Ты есть» ему неожиданно понравился.
Мне же через семнадцать лет перечитывать её почти стыдно. Там в каждом вопросе сквозит та самая снобская, боязливая, какая-то «дамско-благотворительная» интонация. И то, что я её, наконец, вижу, чувствую – заслуга Маркова, всей его короткой жизни спасателя и проводника. Впрочем, в той статье было много удивительных фотографий Маркова: весёлые, печальные, тревожные, настоящие. И спокойные вразумляющие слова Димы. А это главное. Его ответы важнее вопросов.
Через три года (в 2010 году) мы встретились с Марковым уже в Бельском Устье, точнее, в Федково, где благотворительная организация «Росток» создала дом для самостоятельного проживания детей из дома-интерната. Самостоятельно проживающих (ну как самостоятельно – под присмотром воспитателей, в числе которых был Дима) воспитанников тогда было двое: шебутной Петька и серьезный Женя. У обоих с речью не очень, Дима мне иногда «переводил» веселую болтовню Пети. Иногда – не потому, что не замечал или забывал, что я не понимаю. Просто он увлеченно слушал. Петькины школьные проделки (сурово не одобряемые Женей) на тот момент были для него важнее впечатления, которое мальчик может произвести на заезжего журналиста.
Но Дима очень волновался, очень. Это была вечная дилемма: привлечь внимание к теме и не навредить – ребятам, в первую очередь, и тем, кто им помогает. Журналисты-то тоже хотели помочь. Я приезжала в Бельское Устье от нечужого для Димы «АиФа». Газета ввязалась во внезапно возникшую дискуссию, инициированную каким-то интернет-троллем, чью фамилию никто уже не вспомнит. Обсуждали, ни много ни мало, тему: надо ли тратить ресурсы – материальные и прочие – на поддержку детей с тяжелой инвалидностью? Или в порядке гуманности лучше их… Дикость полная, а интернет месяц гудел, на телешоу вроде «малаховского» представляли «разные точки зрения», люди за сердце хватались, тролли рвали друг у друга микрофоны.
А в порховской деревне у печки сидели Петя и Женя, не знающие, что где-то люди, умеющие четко произносить слова, спорят – надо ли им жить? То, что сейчас это кажется не просто дикостью, а преступлением (и не кажется, а является) – тоже результат жизни Маркова.
Для многих (для большинства) журналистов–«социальщиков» основным топливом для работы является злость. Злость на несправедливость, бездействие чиновников, бюрократизм, человеческое (и заметьте – не только чиновничье) равнодушие, подлость. Злость – это хорошее топливо, эффективное, дешёвое. Много жару дает.
А Марков работал на любви. Это топливо трудно добываемое, но экологически чистое и дающее ровное тепло. Не все могут себе позволить. Да и годами работая на злости, можно однажды обнаружить, что ничего больше и нет. Какая там любовь, вообще ничего.
Диме Маркову любви к ближнему и дальнему, к тому, что он делал, во что верил, на жизнь хватило, пусть и очень короткую. Ещё и нам оставил. Поэтому, прощаясь с ним, и хочется одного: благодарить. Кто как умеет и чем может. Спасибо, Дим. Где бы ты ни был, ты есть. Теперь всегда.
Елена ШИРЯЕВА
