Как быть, если мир вокруг вас фальшив, окружающие говорят на мертвом языке, а привитые с детства нормы вас только ограничивают? Если с детства чувствуете, что вам судьбой уготовано стать кем-то, но вся дальнейшая жизнь убеждает вас в обратном, а сомнения и страх мешают попробовать? Как жить, когда тебе шлют угрозы и вешают ярлыки за то, что ты делаешь иначе? Об этом рассказала псковская художница Эльмира Ярудова на творческой встрече в библиотеке имени Каверина, а мы подготовили про это статью.
Эльмира или, как она сама представляется, Эля в шутку называет себя «панком среди иконописцев». Она работает в необычном жанре наивной иконописи и живописи, а также занимается стрит-артом. Её глазастые ангелочки из керамики и нарисованные украшают и оберегают стены псковских домов, как внутри, так и снаружи. Многие ангелы исчезают с места, где их оставили, но их не сбивают, они не валяются на земле разбитыми или сорванными, — вероятно, горожане забирают их домой. Вместе с ангелами Эля прячет на улице миниатюрные иконки, оставляя у себя в социальных сетях подсказки, как их найти и забрать себе. Пока что большинство, если не все, нашли своих владельцев.
Эти иконы не похожи на те, что выставляют сейчас в православных храмах, но их раскупают в лавке Псково-Печерского монастыря. Они похожи на народные иконы, которые делали в деревнях и селах на Руси для домашней молитвы. По сути, народные иконы и являются наивными по определению. Несмотря на это, критики считают иконы Ярудовой неправильными, неканоническими, а все её творчество — хвастовством, насмешкой, и хулиганством.
И ведь действительно: её иконы намеренно сделаны на неровных, не обязательно прямоугольных дощечках. У святых неправильные формы головы и тела, нетипичные позы, где-то они вообще представляют из себя пару мазков, лишенные деталей. Не ограничивает себя Эля и в выборе цветов, гаммы, композиции, изображения предметов.
Помимо православных икон Эля делает и мексиканские ретабло, и свитки в духе эфиопских коптов, и не стесняется, вдохновившись другой культурой, нарисовать чернокожего Иисуса. Какие-то иконы больше похожи на рисунок ребенка, с чем любят сравнивать наивное искусство, или на кадры мультфильмов. Но даже дети, которые по идее должны воспринимать «детский» стиль как свой родной, видят, что что-то не то, не верят, что это икона: «Она не похожа на икону» — говорит десятилетний сын женщины, которая купила работу Ярудовой, указывая на неё.
У некоторых зрителей подобного искусства может возникнуть вопрос: «Автор что, издевается, шутит? Его не учили? Он не знает, как правильно? Он вообще понимает, что делает?» Эльмира отвечает: не издевается и не шутит. Училась. Знает каноны. Понимает, что такое икона, зачем она нужна, и относится к церковному искусству с большим уважением и почитанием.
Тогда возникает другой вопрос, который самой художнице на ярмарке задал пожилой мужчина, военный “старой гвардии”, пытающийся понять её: «Ну почему так? Ну почему?» Как и почему Эля Ярудова делает то, что делает? Отвечаем.
Эля воспитывалась в ортодоксальной православной семье. Бог и церковь рано пришли в ее жизнь. И если Бог ее притягивал, то церковь отпугивала. Икона была не каким-то отдаленным артефактом, украшающим храмы, музеи или страницы энциклопедий и художественных альбомов, как для многих, а важным предметом в его прямом назначении. Эльмира выросла в окружении икон. Даже первый опыт незлого воровства в детстве у Эли был не с игрушкой или конфетой, а с иконой.
Знакомый старец в шутку называл шестилетнюю Элю маленькой иконописицей, а не священником, как её брата. С тринадцати до шестнадцати лет она жила в Снетогорском монастыре и помогала с его реставрацией. После этой работы Эля закончила школу, но поступить в художественное или какое-то другое учебное заведение не успела: в 19 лет у нее появился первый ребенок, и главным приоритетом стала семья.
Тем не менее, Бог и вера оставались важными элементами её жизни, а молодость будущей художницы совпала с возвращением православия в общественную жизнь. Ушедшая на 80 лет советской эпохи иконопись вернулась из подполья. Казалось, для новых людей и новых поколений должен быть создан новый язык иконы, новый язык веры. Но Эльмира не могла найти его. Архитектурно неуместные новые храмы на современных улицах, неживая роспись, неживые иконы. Все по канонам, аккуратно и качественно. Но нет главного — в этом нет жизни, нет человека, считает Эля. А как «в церкви не может быть человека, если церковь для человека? Как молиться тогда?» — Так Эльмира ответила на критику гостьи лекции, которая попыталась объяснить художнице разницу между «настоящей иконой» и творчеством. Согласно этому критическому мнению, популярному среди комментаторов в интернете, и даже среди коллег по творчеству Ярудовой, чтобы написать настоящую икону автор должен полностью опустошиться: не есть и не говорить несколько дней перед написанием, строго следовать образцам и канонам. В иконе не должно быть ни капли творчества, ни капли эмоций, ни капли автора. Икона должна получится нейтральной, чтобы человек, пришедший в храм, смог постичь Бога напрямую, а не через посредника в лице автора иконы. Поэтому и указывать авторство иконы нельзя, это считается хвастовством, иконописец якобы думает не о божественном, когда рисует так, как Ярудова, а «о коробочке», ведь все это было решено и осуждено на Седьмом Вселенском соборе в 787 году.
Тем не менее, хоть в иконе не должно быть авторства, иконописцев учат копировать великих мастеров, которые создали свой стиль, а иногда современные иконописцы даже копируют самих себя или коллег. «Берешь ящик богородиц, и делаешь какую-то одну операцию – золотишь нимб. Назолотил ящик и получил свои 35-40 тысяч. И вот девочки прямо сидят, держатся за это, потому что это хорошие деньги для нашей области. И вроде как художник, но это же совсем не про художника». — рассказывает Ярудова.
И вот, волею судеб, когда Эльмира искала репетитора по скульптуре для своего сына, уже взрослая, она нашла учителя иконописи в своем городе, который набирал группу. Всю жизнь Эля хотела попробовать иконопись, интересовалась рисованием, её поддерживали близкие и мотивировали начать, но к этому было ужасно тяжело приступить. Не знаешь, ни какие инструменты нужны, ни как учиться, ни как делать. Чтобы получить образование, нужно много времени, а поступать куда-то уже сложно: нужно следить за детьми, работать.
Но теперь, казавшаяся всю жизнь так близко, но так далеко, иконопись наконец вошла в жизнь Эли. Ей выпал шанс поменять ситуацию. Всю церковь она не изменит, но хотя бы она сможет сделать свои, живые иконы, удовлетворить свою потребность, и, может быть, помочь другим людям, так же ищущим Бога, но не находящим его в классической иконе.
Она оказалась единственной ученицей: несколько лет училась писать по правилам и никак иначе. Оформление, композиция, сюжеты, все было строго по образцу. Какая-то свобода была только в выборе цвета и расположении элементов, но и тут действовали мягкие запреты: розовый цвет, например, используют только девочки, учили Элю. «Ну и как же я буду после этих слов брать розовый, подтверждая стереотип?» — говорит Ярудова.
Насмотревшись на неживую икону и на копирование, сначала как зритель, а теперь и как автор, Эля была разочарованна таким положением вещей. Ей хотелось сделать что-то живое, с эмоциями, что-то новое. Но как же это сделать, когда на неё так давят правила, нормы, запреты, общественное мнение? Учитель иконописи был вынужден закончить уроки, и Эля осталась один на один со своими сомнениями. У нее был навык, было желание что-то делать, но не было понимания, куда идти дальше, и уверенности, что нужно вообще продолжать. Это наложилось и на личный кризис. Всю жизнь Эля воспитывалась в строгости, везде следовала перфекционизму, училась на пятерки, все делала идеально, всю жизнь отращивала длинные волосы. И эта коса была до колен, она уже надоела, но ее нельзя было резать, потому что сначала был против отец, а потом муж. Коса была физическим воплощением всех этих запретов, которые ограничивали Элю всю жизнь. Так продолжалось, пока она не пошла на терапию, не отрезала косу, сняв с себя все запреты, и не нашла в интернете других художников-иконописцев с такой же философией, как у неё. Они творят так, как чувствуют, не опираясь на правила, и, к удивлению Эльмиры, делают это спокойно, успешно, и никто из них не провалился за свою «ересь» под землю. Найдя своих единомышленников, Эля написала им, спросила советов, заручилась моральной поддержкой, и начала делать свои иконы.
Живые, необычные, с эмоциями. Как у иконописцев северной и псковской школы. «Все ездят на памятник архитектуры смотреть фрески в Снетогорский монастырь и в Мирожский. Ценились псковские иконописцы как раз своей дикостью, необузданностью, тем, что они вытворяли какие-то немыслимые вещи, которые вообще себе никто не позволял, вставляли фигуру скомороха, например. И этим нравом они славились, и их приглашали в Москву». — снова Эльмира отвечает на критику своего стиля. Без копирования, без идеальных отточенных движений. Ярудова не может копировать даже себя. Каждая работа должна быть чем-то новым, а повторить себя, считает она, это что-то лживое, невозможное. Каждая работа рождается из определенного настроения, эмоции, и хранит их в себе. Даже сделать на заказ копию своей старой работы у Эльмиры не получилось. Она завидует детям с их кривыми линиями, с их невозможными сюжетами, потому что это настоящее творчество. Пока остальные художники учатся делать кистью прямые линии, Ярудова — делать кривые.
Вслед за иконами Эля попробовала себя в уличном искусстве. Сначала было тоже страшно, непонятно, стыдно. И снова на помощь пришли единомышленники, интернет. Друзья дали ценные советы, как работать, чем работать, предоставили в пользование печь для обжига керамики. И опять оказалось, что если ты знаешь, чего хочешь, если ты не боишься запретов и осуждения, то все получится.
Один совет, как не бояться заниматься стрит-артом заключался в том, что нужно сначала сделать работу дома, а потом просто оставить на улице, потратив кроху времени. Хоть прохожие и думали иногда, что Ярудова оставляет не иконы, а что-то незаконное, это не оказалось какой-то проблемой. Второй совет – если ты действуешь уверенно, то и люди думают, что тебе кто-то это разрешил, и вопросов не возникает.
«Мне очень нравился стрит-арт всегда. Я замечаю, что на стенах: всякие надписи, даже маленькое что-то фломастером оставили, какой-то смайлик, что-то в трещинке. Ты увидел — улыбнулся. И всегда думала: почему в Пскове мало очень такого стрит-арта?» —объясняет Эля, почему начала заниматься уличным искусством.
И что в живописи, что в иконописи, что в стрит-арте, все сомнения и неуверенность оказались напрасными. Людям нравится работы Ярудовой, они получают все больше внимания и признания, экспонируются на выставках, про нее пишут статьи. «Я никогда не против выставок, потому что я рисую у себя в деревне, и если я не буду куда-то выходить и показывать работы, то люди по-прежнему будут думать, что таких икон не существует. Что это антиканоничное, запретное. Я считаю, нужно показывать». А что касается критиков и даже угроз, то ничего страшного. Нужно найти себе правильный круг общения, делится своим опытом Эля, ведь всем не угодишь. “ВКонтакте”, например, люди слали угрозы, намекали, что за такую работу нужно оторвать руки, поэтому она перешла в “Телеграм”, где общение с людьми идет более комфортно и уважительно.
И как бы это удивительно ни было, церковь не отвергает Ярудову, а Ярудова — церковь. Да, они не согласны в чем-то, но у них общая цель, только разные методы. Ярудова считает, что существует много разных людей на земле, и логично, что для них должны быть разные иконы, разная литература, разное искусство. И те люди, которые не нашли свою икону в православном храме, могут найти ее у Ярудовой и других художников, рисующих в другом, неклассическом стиле. Тем более, что Эльмира не претендует, чтобы ее иконы выставляли в храме, она делает их для домашней молитвы. Эля признается, что работает не ради славы, не ради денег, свои работы она подписывает не ради хвастовства и гордости, а ради ответственности за своё создание. Она работает ради создания нового языка в иконописи.«Сейчас все зависли на этих копиях Рублева, Феофана, а современного языка не появилось. Для современного человека это какой-то страшный, далекий Бог, который на золоте, в церкви, к которому нужно прийти, покаяться, и неизвестно, простит он или нет, за которым маячит ад. А мне кажется, что нужно искать современный язык, который будет откликаться современному человеку. В любой эпохе люди не копировали прошлое, они делали что-то свое. Каждый раз появлялось что-то новое, рожденное на перегное прежних художников, искусства, и я бы наверное хотела быть кусочком этого перегноя, на котором родится будущий язык современной иконы».
